Ложилась спать я (такая-то) в темную вечернюю, поздним-поздно; вставала я в красную утреннюю зарю раным-рано; умывалась ключевою водою из горного студенца, утиралась белым платом родительским. Пошла я из дверей в двери, из ворот в вороты и вышла в чистое поле. В чистом поле охорошилась, на все четыре стороны поклонилась, на горюч камень Алатырь становилась, крепким словом заговорилась, частыми звездами обтыкалась, темным облаком прикрывалась. Заговариваю я, раба (такая-то), своего полюбовного молодца (такого-то) о сбережении в дороге; крепко-накрепко, на век, на всю жизнь. Кто из лугу всю траву выщиплет и выест, из моря всю воду выпьет и не взалкает, и тот бы мое слово не превозмог, мой заговор не расторг. Кто из злых людей его обзорочит и обпризорочит, и околдует, и испортит, у них бы тогда изо лба глаза выворотило в затылок; а моему полюбовному молодцу (такому-то) — путь и дороженька, доброе здоровье на разлуке моей
Заговор на путь-дороженьку
Еду я из поля в поле, в зеленые луга, в дальние места, по утренним и вечерним зорям; умываюсь ледяною росою, утираюсь, облекаюсь облаками, опоясываюсь чистыми звездами. Еду я во чистом поле, а во чистом поле растет одолень-трава. Одолень-трава! Не я тебя поливал, не я тебя породил; породила тебя мать сыра земля, поливали тебя девки простоволосые, бабы-самокрутки [ самокрутками называют девушек, вышедших замуж без согласия и благословения родителей]. Одолень-трава! Одолей ты злых людей: лихо бы на нас не думали, скверного не мыслили, отгони ты чародея, ябедника. Одолень-трава! Одолей мне горы высокие, долы низкие, озера синие, берега крутые, леса темные, пеньки и колоды. Иду я с тобою, одолень-трава, к окиан-морю, к реке Иордану, а в окиан-море, в реке Иордане лежит бел-горюч камень Алатырь. Как он крепко лежит предо мною, так бы у злых людей язык не поворотился, руки не поднимались, а лежать бы им крепко, как лежит бел-горюч камень Алатырь. Спрячу я тебя, одолень-трава, у ретивова сердца, во всем пути, во всей дороженьке .
